Рассказы

“Двадцать первое число Месяца Второго Зерна.

Дорогая Абелль!

Я знаю, ты так же прекрасна, как в день нашей первой встречи… Не могу не предвкушать момент, когда это письмо попадёт в твои изящные ручки, и потому целую сейчас бумагу, ловля на себе взгляды озадаченных трактирных зевак. Надеюсь, мой поцелуй дойдёт до тебя столь же горячим и искренним, каким был отправлен.
Что до меня, то я нахожусь уже на самой границе со Скайримом, в деревне, название которой едва ли что-то скажет тебе, — Малые Ключи. Ах, сколько таких местечек раскидано по миру! И во скольких я не смогу побывать… Впрочем, сейчас я не слишком жалею об этом. По правде сказать, это весьма унылый и скучный посёлок. Здешние обитатели не умеют читать и писать, а староста добрых полчаса вспоминал, что такое пергамент и чернила! С другой стороны, они весьма подкованы в надувательстве, причём настолько, что обсчитывают на раз-два. Я устал бороться с каждым, кто имеет наглость попытаться обмануть меня с таким невинным видом и чистым взглядом, что становится совестно за то, что защищаешь свои деньги. Вот и сейчас хозяин хотел содрать за постой целых шесть золотых. Шесть золотых за комнату с рассохшейся скрипящей кроватью, в которой блохи, кажется, заменяют простыню, с окнами, выходящими прямо на будку с шелудивым, вечно лающим на прохожих псом! Даже в Фероханне, в этом городе пройдох, постыдились бы предлагать подобное. Но довольно этих пошлых, не достойных упоминания подробностей! Я помню своё обещание описывать в мельчайших деталях всё, что происходит со мной за время странствования, — таково одно из условий, на которых ты согласилась отпустить меня в прощальное путешествие по Тамриэлю. Но для твоих нежных ушек у меня найдутся куда как более подходящие истории. Так приступим же.
В прошлом письме я рассказывал, что приключилось со мной в той самой Фероханне. Сейчас же я поведаю о пути к Малым Ключам.

Я вышел на рассвете, в час, когда около ворот не толпится народ, ломящийся прочь из города по своим многочисленным делам. Воздух имел тот специфичный аромат отступающей ночи, касающейся своим чуть влажным от преходящей истомы дыханием, которое так сильно возбуждает тех, у кого в крови есть тяга к странствиям. Первые птицы выводили звонкие трели, радуясь новому дню. Туманная дымка вдалеке манила скрытыми горизонтами неизведанного, роса пока ещё сохраняла в себе мимолётный всполох огня, готового выплеснуться и залить всю землю с первыми лучами Магнуса. Лёгкий ветерок шевелил мои волосы, и при желании можно было услышать хрустальный звон падающих капель с листьев высоких мощных деревьев, исполненных благородного величия, капель, что подхватывали веселящиеся духи воздуха и несли прямо ко мне, окропляя мои губы эфемерной влагой. Заспанный стражник пробормотал что-то мне в спину и отправился в караулку — ловить последние сны. Захлопнулась маленькая дверка в воротах, и я остался наедине с собой и парой орков, которым тоже приспичило отправиться в путь поскорее.
Любопытно, что многие воспринимают зеленокожих меров именно как полузверей, отсталых дикарей, к которым и подходить-то не следует, а то начнёшь пахнуть отбросами. Мои спутники — они тоже направлялись в Скайрим — оказались совсем не такими. Лурог и Уграм — увы, имени клана я запомнить не сумел — были бродячими менестрелями, что весьма странно, учитывая то, что барды предпочитают путешествовать в одиночку. Внешне орки походили друг на друга настолько, что я заподозрил в них братьев, но они поспешили рассеять мои сомнения. Вместе мы отправились по главной дороге к перевалу Семи Водопадов — именно через него я и хочу попасть в Скайрим, ибо, по слухам, во всей северной провинции не найти более живописного места, нежели упомянутый переход. Начали мы бодро — я в силу природной энергии и неиссякаемого любопытства по отношению к любым проявлениям нового и неиспробованного, а орки — из-за широкой поступи и большой выносливости. Так мы и шли, пока Магнус не поднялся достаточно высоко. Что за картина! Мгновенно истаявшая пелена светло-серого и уходящая роса сменились зелёным, целым морем зелёного, прежде скрытого в жадной до красоты темноте. Насыщенные ароматы шелковистых на вид трав и цветов, мелькавших яркими вспышками тут и там на обочине утоптанной до каменной твёрдости дороги, ударили в нос. Я даже остановился, ошеломлённый открывшейся мне картиной: как я жалел в тот момент, что мне не достался высокий дар художника! Та пульсация жизни, абсолют существования полностью убедили бы всякого в том, что пришло долгожданное лето.

Тем не менее, наступил полдень. На горизонте показались первые повозки, а с ними явилась пыль. Вездесущая, всепроникающая, она была истинным мучителем, с садистским удовольствием проникая в горло, заставляя прикрывать глаза и нос, что не сильно-то спасало. Магнус начал ощутимо палить, и вскоре я весь покрылся потом. Наша скорость упала; под конец пришлось даже воспользоваться проезжавшей мимо телегой, так что остаток пути мы проделали в достаточном комфорте. К сожалению, добраться до перевала засветло не удалось, но Лурог предложил воспользоваться услугами близкой деревеньки, находящейся неподалёку от нашего маршрута. Я согласился, не подозревая, что меня ждёт. Впрочем, что этим бардам! Они нашли благодарных слушателей, а я вынужден писать здесь, при свете многочисленных свечей общего зала, морщась от пьяного хора подпевающих сельчан. Но, вынужден признать, некая атмосфера здесь ощущается, этакий дух совместного праздника после тяжёлого трудового дня.

Листок, который нашёл староста, заканчивается. Завтра я двинусь к перевалу Семи Водопадов, а письмо передам первому гонцу, какого сумею отыскать в этой глуши.
Храню твой образ в сердце,

Налеон Эшли, любящий жених.”


“Девятое число месяца Середины Года

Дорогая Абелль!

Пишу тебе из Маркарта. Этот город — настоящее архитектурное чудо, в котором гармонично сочетаются нордская простота и двемерское тяжеловесное изящество. В сей красоте химеры не сразу заметишь удушливый запашок крови, который, стоит лишь поближе познакомиться с городом, привязывается к тебе, тяготя душу и сознание. Но обо всём по порядку.

Друадахские горы подавляют. Они высятся над тобой, взирают с высоты тысячелетий на ничтожных букашек, копошащихся у их низа. Древняя мощь пронизывает тело, кристально чистый воздух бесцеремонно врывается в лёгкие, и кажется, будто нет места прекраснее и одухотворённее, чем далёкие вершины, припорошенные вековым снегом. Многочисленные ручьи чертят на склонах голубым, а девственное небо укрывает колыбель мира, где рождались Боги.

Командир бретонской заставы с радостью выделил бы нам проводника в расчёте на то, что мы не поскупимся на щедрую оплату его услуг, ведь через перевал шли не столько ради пути в Скайрим, сколько для того, чтобы воочию убедиться в совершенстве местного чуда — водопадов. Однако мои спутники заявили, что ходят здесь не первый раз и почтут за честь продемонстрировать мне наилучшую наблюдательскую позицию для лицезрения одного из случаев мастерской игры природы.
Мы достигли конца прохода за четыре дня, и всё это время я не уставал восхищаться пейзажами. Сам перевал оказался на удивление пологим, лишь в одном месте нам пришлось взбираться футов на триста вверх, но это ничто в сравнении с тем, что могло бы быть. Дорога вертлявой змеёй струилась сквозь густые леса, а местная живность, которой полагалось быть пуганой, нередко подходила довольно близко к нашему лагерю. Разок ночью выли волки, которых ещё не прогнали патрули, но угрозы для нас серые хозяева чащоб не несли. От воздуха возвышенностей у меня первое время кружилась голова, но затем я привык. А оглушающий гомон птиц, подчас кажущийся настоящим камнепадом! Вечерами мы сидели у костра, Лурог бренчал на лютне, и Уграм великолепным басом выводил одну из оркских песен, в которых я не понимал ни слова; несмотря на это, звучало здорово. Однажды мы увидели небольшой караван, идущий навстречу; его владелец, убедившись, что мы не разбойники, поболтал с нами о том о сём и на прощание предупредил, чтобы мы опасались любителей лёгкой поживы. Но на тех мы так и не натолкнулись, что можно счесть очевидным плюсом.

Шум водопадов я услышал ещё за час до того, как мы подошли к ним. Открывшийся мне вид заставил приоткрыть от изумления рот, но Лурог с ухмылкой предложил следовать за ним, обещая куда более потрясающую сцену. Подчинившись, я не прогадал: потребовалось около двух часов, чтобы забраться по узенькой тропе на каменистую площадку, но там! Там! Даже сейчас у меня захватывает дух, когда я представляю рокот бурлящей воды, каскадом низвергающейся на уровень ниже, чтобы упасть ещё и ещё. Я попробую описать то, что видел. С гор стекали ручейки, которые сливались в один сметающий поток, обрушивающийся в конце концов на гору Семи. Она названа так из-за семи широких и довольно длинных террас, образующих некое подобие ступеней, по которым, наверное, спускались на Нирн Боги. На террасах имелись участки суши, соединённые хлипкими и шаткими мостиками, грозящими рухнуть в рокочущую бездну. Брызги во все стороны, вечно полыхающая радуга и буруны создавали образ, навеки отпечатавшийся в моей голове. Внизу, на седьмой ступени, водяная взвесь укутала подножие горы в подобие вуали, отчего мне сразу пришел на ум образ кокетки, старающейся завлечь пытливого путника неизвестностью. Я загорелся идеей посетить несколько островков, покрытых растительностью, и лишь совместные уговоры орков вынудили меня с сожалением отбросить задуманное. К несчастью, в это время года течение легко может смести временные настилы. Я пробыл на возвышении около часа, любуясь водопадами.

Спустившись вниз, мы пошли к скариймской заставе, откуда направились к трактиру, смутившему меня тем, что там, помимо обширной конюшни, было целых два здания. Как мне позже пояснил хозяин, дородный норд лет сорока, с началом сезона здесь ходит так много народа, что один дом, даже весьма крупный, не вместит всех желающих.

После ночёвки я простился с менестрелями, так как они хотели двинуться в Солитьюд, тогда как меня манил загадочный Маркарт Предела. Не буду в деталях описывать мой путь туда: он не представляет особого интереса. Зато по прибытии в город я быстро отыскал постоялый двор и буквально целыми днями был на ногах, впитывая в себя впечатления о традиционной нордской культуре, претерпевшей поразительные изменения после столкновения с двемерской архитектурой.

Город целиком находится в глубоком ущелье, врезавшемся в восточные склоны гор Друадах. Маркарт расположен в стороне от главного тракта, идущего по левую сторону от реки Карт, но соединён с ним мощёной дорогой. Город дуален: его делит на две неравные части массивный утёс; там, где протекает широкая река, живут рабочие, в то время как на условно сухой стороне обитает местная знать.

Большинство зданий в Маркарте каменные. Это связано с тем, что в далёкие времена тут стоял древний двемерский город, который потом и приспособили под себя норды. Сама планировка очень любопытна и производит сильное впечатление: Маркарт многоярусен, поэтому гулять в нём — одно удовольствие, хоть и сопряженное с риском потеряться. Буквально каждый дом представляет собой настоящее произведение искусства: можно исследовать узоры стен часами, а каменные стелы, ещё не тронутые местными жителями, всегда чуть теплы на ощупь. Возможно, они нагреваются от света Магнуса, но мне нравится идея с остатками магии гномов.

Я побывал в местном храме Дибеллы. Величественное место, в котором благая тишина и атмосфера святости сочетаются с духом лёгкости, соответствующим богине любви. В принципе, внутреннее строение комнат, где мне удалось побывать, не отличается от других храмов, но двемерский отпечаток проявился в бесчисленных рисунках, которые невольно приковывают взор и не отпускают до тех пор, пока кто-то не окликнет тебя. Однажды я простоял так около получаса без движения, после чего моё тело покрылось испариной. Зачарованное место, даже если не брать в расчёт ощущения невидимой паутины на лице, преследующее до тех пор, пока не выйдешь из здания. В обитель местного ярла — Подкаменную Крепость — меня не пустили; остаётся только догадываться, какие секреты таят в себе глубины практически не тронутого комплекса гномов.

Что касается жителей, то их нельзя назвать сколь-нибудь гостеприимными. Складывается ощущение, что меня тут просто терпят. Если аристократы редко показываются на улицах, то к страже, которой тут полным-полно, я побаиваюсь подходить. Обыватели, как один, ходят с потухшими глазами и поникшими от непосильного груза плечами. Погруженные в собственные раздумья, они редко обращают внимание на происходящее вокруг. По улицам призраком стелется мрачный призрак серебра, ходящий в поисках ещё не тронутых душ. Располагающиеся неподалёку рудники живут за счёт шахтёров, пожирая целые семьи. Маркарт похож на стаю вампиров — внешний лоск города прячет круговую поруку смерти, ибо знать живёт, истязая бедняков и каторжников, скармливая их ненасытной глотке гор, которая сыто отрыгивает благородный металл, даруя его власть предержащим.

Всеобщая атмосфера подавленности нагнетается исконными обитателями Предела, ричменами, нападающими на караваны и даже пробирающимися в город для свершения своих грязных дел. Чем больше я узнаю о Маркарте, тем больше он становится противен. Я чувствую себя запачканным. Скоро я уеду отсюда в Вайтран.
А как дела у тебя, любимая? Твой отец всё так же встаёт до рассвета, чтобы встретить Магнус, сидя на веранде с бокалом вина Тамики? Могу поклясться в очередной раз, у него душа путешественника, пусть и обрюзгшая в пустяковых заботах, но способная радоваться бесчисленным мелочам, имя которым — жизнь! Если бы у него ещё имелся какой-никакой вкус к нормальным напиткам, а не подобной кислятине… Умолкаю.

Вспоминая вкус твоих губ,

Налеон Эшли, верный рыцарь Прекрасной Дамы.”


“Девятое число месяца Начала Морозов

Дорогая Абелль!

Прости за то, что не писал так долго — кажется, со времени моего пребывания в Бруме. Последнее время у меня появились определённые трудности, после того как я уехал — спасся бегством, если говорить начистоту, — из Чейдинхола. На данный момент я нахожусь в Бравиле, в моих карманах звенит последняя пара золотых, а голова пуста, словно по ней ударили палицей. Я истощён и, хотя попытаюсь объясниться, не факт, что у меня получится.

Я подъезжал к Чейдинхолу в середине дня. У ворот имелась небольшая цепочка желающих попасть внутрь, но она быстро рассосалась, и я, уплатив пошлину, попал в город. Тот сразу поразил меня обывательской умиротворённостью. Чистые мостовые, аккуратные дома, в которых имелись различия, достаточные, чтобы показать вкус владельца, но не настолько серьёзные, чтобы утомлять глаз расфуфыренной пышностью — Чейдинхол выглядел процветающим. Резное дерево и изящные витражи вкупе со светлым камнем делали улицы как бы воздушными, по ним приятно было пройтись. Улыбчивый прохожий показал направление к ближайшей гостинице, куда я и направился. По пути мне то и дело попадались красивые деревянные мостики, пересекающие на диво чистые ручейки, а заботливо высаженные клумбы, филигранно подстриженные кусты и лужайки служили последним штрихом к картине безмятежности. Внешне трактир “Новые земли”, куда я в конце концов пришел, соответствовал моему первому впечатлению об этом городе. Его хозяйка, симпатичная тёмная эльфийка, вела себя непосредственно и даже пыталась заигрывать со мной. Это получалось у неё настолько естественно, что я позволил себе расслабиться, за что тут же поплатился — ещё мгновение назад миловидная данмерка с грязными ругательствами позвала слугу, который должен был показать мне комнату. Клянусь, она чуть не накинулась на замешкавшегося беднягу с кулаками! По пути в свои покои я пытался расспросить провожающего меня мальчика, но тот был угрюм и лишь отмалчивался в ответ на мои расспросы.

После краткого отдыха и скромного обеда я решил прогуляться по Чейдинхолу. Он был по-прежнему прекрасен; я примерно наметил его план. Город разделяется на две части: жилую, что на востоке, и западную деловую, где находятся лавки, гильдии и трактиры. Замок местного правителя занимает северную часть. Из достопримечательностей я посетил в тот день часовню Аркея — монументальное сооружение, выполненное в излишне строгом стиле и потому оттеняющее лоск зданий по соседству. На площади перед часовней стоит статуя Аркея, мастерски изображающая его в виде умудрённого старца в мантии с посохом. Скульптор явно сотворил шедевр: пару раз мне казалось, что Бог сейчас шевельнётся, заговорит…

Там же я познакомился с главным священником, посвятившим себя служению Рождению и Смерти. Мы разговорились, и я узнал от него, что культура Чейдинхола подверглась довольно значимому влиянию тёмных эльфов. Честно признаться, я не усмотрел в тамошней архитектуре некоторых аспектов данмерского строительного дела, что, впрочем, абсолютно неважно. Также клирик поведал мне о здешнем графе, не отличавшемся набожностью. На полуслове Кальварио (так звали моего собеседника) прервался, оглянулся по сторонам и шепнул вполголоса, чтобы я бежал из этого порочного города, в котором жители заражены ядом греха настолько, что стали подобны гигантским отвратительным паукам, боящимся солнечного света. В следующее мгновение он торопливо кивнул и был таков, скрывшись в храме. Я постоял, недоумённо глядя ему вслед, потом обернулся. Магнус клонился к закату, но горожане отнюдь не испытывали трудностей с сияющей звездой, неторопливо вышагивая и даже останавливаясь иногда, чтобы поболтать. Тогда я подумал, что у всех есть свои маленькие причуды… а у кого-то они переросли в нечто куда большее.

Мои поиски завели меня ближе к южной оконечности, где река огибала островок, на котором раскинулся настоящий парк. Пусть и несколько кукольный, он сразу поразил моё воображение богатством растительности. Прелестный мир природы, где трава была ещё свежа, несмотря на подкрадывающуюся осень, где жужжали золотистые пушистые шмели, где одуряющий запах свежести перебивал ароматы города, от которых устаёшь, каким бы чудесным тот ни был, и где усталый путник мог прилечь прямо на землю, подчинившись минутной дремоте…

Меня разбудили голоса. Грубые, низкие, они ворвались в пасторальную идиллию, варварски разбили её и потоптались на осколках. Я суматошно вскочил и тут же присел, стараясь тем временем стряхнуть налипшие былинки. Чутьё подсказывало, что обладателям подобных рычащих интонаций лучше не попадаться на глаза. Пересказывать подслушанный разговор я не стану, но отмечу, что он оставил у меня ощущение тошноты и выжженной земли под ногами. Чейдинхол в тот час впервые показал своё истинное обличие, издевательским случаем сорвав маски с собственных жителей. Однако же — и ты знаешь это — я всегда был неисправимым оптимистом, ожидающим от людей только хорошего. Убедив себя в том, что один пример душевной гнили не значит, что другие поддались порче, я вернулся в гостиницу и, сославшись на недомогание, тут же отправился спать.

На всякий случай я собрал пожитки и разместил у изголовья — так, чтобы их можно было сгрести в любой момент. Не раздеваясь, я улёгся в постель поверх одеяла, но сон не шёл. Я вновь и вновь возвращался в уме к диалогу, вызвавшему столь сильное душевное возмущение, не мог успокоиться и напрасно ворочался на застеленной кровати.

Странные звуки я услышал сразу. Возня в коридоре прогнала жалкие обрывки грёз, а тихий звон ударившейся обо что-то стали я узнал моментально. Приглушенная богохульная ругань трактирщицы и лепет мальчишки-слуги не оставляли сомнений в том, что должно вскоре произойти. Я начал лихорадочно хватать вещи, когда меня настиг звук двери, отпираемой ключом. Скрип, тени, ещё более густые в царящем мраке. Я оглянулся, увидел три силуэта, два из которых были мне знакомы, а третий принадлежал кому-то высокому и, быть может, сильному — я не остался проверить. Сграбастав в охапку своё добро, я подбежал к предусмотрительно распахнутому окну и выпрыгнул со второго этажа прямо на мостовую. Приземление вышло не особо удачным, левая нога отозвалась болью, но выбирать было не из чего. Я ринулся в ближайшую подворотню, сзади чиркнуло сталью о камень — кто-то неумелой рукой бросил кинжал.

Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему я показался держательнице гостинице лёгкой целью. Или причина вовсе не в моих деньгах, часть из которых я всё равно оставил у алчной трактирщицы? Я не успел забрать большую часть пожитков и просидел у южных ворот до утра, дрожа от холода, так как ночью в Чейдинхоле изрядно подмораживает. Утром начальник стражи рассмеялся мне в лицо, когда я попробовал рассказать ему о произошедшем. Потом, став серьёзным, он спросил, сколько я готов заплатить за то, чтобы меня не обвинили в клевете и не отправили за решетку. В итоге мои и без того скудные запасы золота сократились ещё, и я оказался за пределами города на грани нищеты, с радостью сбежав из Чейдинхола, пока меня не обвинили ещё в чём-нибудь абсурдном.

Мой путь до Бравила оказался тяжел. Когда я наконец прибыл сюда, то уже напоминал ходячий скелет. Вид же обветшалых зданий, грязи окрестных болот и здешней реки, которая служит местным обитателям канализацией, окончательно добил меня. По сравнению с упадочными домами простых людей здешний замок производит сильное впечатление аристократичного местечка. Город тянется вверх, растёт сам на себе, плесневеет под вонь собственного разложения. Он — гнойная опухоль Киродиила, привлекающая соответствующий люд: воров, контрабандистов и наркоманов. Любители скуумы тут не прячутся в тенях. Достаточно отойти подальше от главных улиц, чтобы к тебе начали липнуть укутанные в оборванные мантии фигуры, предлагающие свои различные услуги — от сладкого, одурманивающего забвения до интимных извращений. Один липкий, как касание торговца, имперец допытывался у меня, нравятся ли мне маленькие мальчики, а когда я смог прогнать его, то обнаружил, что мой и без того показывающий дно кошелек опустел полностью. Остатков золота, нашедшихся в карманах, хватит на пару дней проживания в ночлежке и отправку письма тебе. Придётся задержаться тут, чтобы заработать на дальнейшее существование, хотя, видят Девятеро, я очень не хочу находиться тут сверх необходимого. К тому же по пути в Бравилко мне прицепился довольно паршивый кашель, пробирающий до самых внутренностей. Буду надеяться, в Бравиле есть хорошие лекари.

Не надо тревожиться, я в порядке. Скоро я уже буду в Имперском Городе, а потом — кто знает — возможно, поеду домой, к тебе. Я скучаю.
С согревающей даже в ненастье любовью,

Налеон Эшли.”


Свет одинокой свечи давал ровные отблески на стены маленькой комнаты, большую часть которой занимал гигантский стол. Сидевшая за ним юная бретонка, красота которой была заметна даже в дрожавшей темноте, не шевелилась. Перед ней лежало письмо, написанное на грязной бумаге. Вдруг на ней появилось пятно, принявшееся методично размывать чернила слов. Они расплывались, становились нечитаемыми, сливались в одну большую кляксу. Девушка чуть вздохнула. Вторая слезинка прочертила свой путь по хорошенькой щёчке, сорвалась вниз, ещё больше моча клочок бумаги. Дальний конец стола занимала стопка писем, измятых от частого чтения.

Шло время, свеча превращалась в огарок, который, в конце концов, потух, погрузив помещение и единственную его обитательницу во мрак, скрыв её длинные золотистые волосы, тонкий стан и припухшие от слёз прекрасные глаза.

Вчера было первое число месяца Утренней Звезды. Писем больше не приходило.